Сегодня, 3 апреля 2018 года – урок литературы или ботаники в Барселоне. Что связывает растение-эмигранта и часть речи, отправившуюся в вечное путешествие? Что было раньше: зеркало или метареализм, ежовые рукавицы или полистилистика, книга или дерево?
Если вы не можете открыть карту или не понимаете, как ей пользоваться, вы можете посмотреть гербарий:
Книгу Геннадия Калашникова “В центре циклона” охраняет хлопковое дерево, капок из южно-азиатских и южно-американских лесов.
У тебя ничего нет,
или плохо будет тебе иначе,
ты бескорыстен как табурет
или как солнечный свет незрячий.
Ты скользишь под ним, как по реке плот,
без руля и без мысли задней,
ибо есть еще жизни свет, тот
будет солнечного побеспощадней.
Он сочится через кривой порез,
мирозданья косую щель,
но при нем ты можешь говорить без
посредников, говорить вообще.
О том же табурете, или о
противоречиях бытия,
о том, усядется ли миллион
ангелов на кончике острия,
так что сперва погляди в окно,
как там расположился свет,
и еще: запомни одно −
у тебя ничего нет.
На церцисе, который уже начал засыпать всё пространство вокруг себя розовыми цветочками, появилась новая книга Оксаны Васякиной: “Графический дневник лесбийского тела (и души)”. pdf
На ветке яблони недалеко от бывшей тюрьмы – бедный Икарушка и книжка Натальи Горбаневской “13 восьмистиший и ещё 67 стихотворений“.
Эти мазки,
этот передник в брызгах
– словно глазки
в тяжких дверях бутырских.
При свете дня
в мире холодном сем
видишь меня?
– камера два-два-семь.
Книга Алексея Парщикова “Минус-корабль” выбирается из бумажной коры мелалеуки.
Растенья, кроной испаряясь,
плывут, по солнышку сверяясь,
забрасывая невод тени,
выуживая части тела.
Мы, как античность из раскопок,
в развилках трещин, босиком.
В твоих губах, как нолик в скобках,
зевков дремучий чернозем.
Здесь неизменно много лет
прибой гофрированный лязгал,
вода затянута до глянца
шнуровкой весельных галер.
Гитара. Сумерки. Суббота.
Как две косы, по тактам мечется
одна шестнадцатая нота,
сбегая школьницей по лестнице.
И анфиладами аллей
слетается сюда тревога,
когда мы видим полубога
с дворовой армией своей.
“Линия отрыва” Евгения Бунимовича на древовидной бругмансии с трубами судного дня.
не всё то золото
что блестит
не всё то женщина
что грустит
не всё то головы
что сорви
не всё то родина
что в крови
“Вещи, с которыми нужно смириться” Нины Искренко – на ветке цветущего эвкалипта.
В небе сражаются стаи газет
Солнце встает словно рота солдат
Дым закодирован воздух сжат
Моя свобода меня бережет
Колонны соцветий лимонной Banksia praemorsa – вокруг “Избранного” Иосифа Бродского.
Глиняные божки, поддающиеся подделке
с необычайной легкостью, вызывающей кривотолки.
Барельефы с разными сценами, снабженные перевитым
туловищем змеи неразгаданным алфавитом
языка, не знавшего слова “или”.
Что бы они рассказали, если б заговорили?
Билингвальный “Тротсник” Анны Ахматовой, переведенный Christian Mouze. Книжка, в которую вложено извинение издателя-наборщика – рядом с вечнозелёной, неприхотливой, изысканной, обогащающей почвы и предотвращающей их эрозию австралийской Casuarina cunninghamiana.
А я росла в узорной тишине,
В прохладной детской молодого века.
И не был мил мне голос человека,
А голос ветра был понятен мне.
“Избранное” метареалистов Александра Ерёменко, Ивана Жданова, Алексея Парщикова на австралийском дереве Banksia integrifolia, воспетом сказочницей Мэй Гиббс.
Погружай нас в огонь или воду,
деформируя плоскость листа, —
мы своей не изменим природы
и такого строения рта.
Разбери и свинти наугад,
вынимая деталь из детали, —
мы останемся как и стояли,
отклонившись немного назад.
Даже если на десять кусков
это тело разрезать сумеют,
я уверен, что тоже сумею
длинно выплюнуть черную кровь
и срастись, как срастаются змеи,
изогнувшись в дугу.
И тогда
снова выгнуться телом холодным:
мы свободны,
свободны,
свободны.
И свободными будем всегда.
Александр Ерёменко
Книга “Вышэй за паўночны вецер” Марыи Барадзіной наслаждается солнцем, расположившись на деревянистой листопадной субтропической азиатской лиане-вистерии, более известной под именем “глициния”, то есть сладкая. Вистерию обожают насекомые – например, пчёлы-плотники.
Дзiцятка
крывадушнае права
правай рукою хрысьцiцца,
сьцiскаючы леваю нож
ты успомнiш мяне
калi я зноў сыйду ў гэты дождж
серабрыстым ударам
калi целаэ неба
зьмесьцiцця ў твой капялюш
«Несіметрычныя сны» Андрея Хадановича на ветвях Adenanthos sericeus – австралийского растения, маленькие красные цветочки которого распускаются круглый год.
Праздник позэии
(по мотивам Андрея Родионова)
Вечеринка поэзии, к сожалению, переносится
– автор вчера получил в переносицу.
Автор мечтал о славе Есенина –
видимо, несколько преждевременно.
Автор читал свои стихи проституткам.
На третьей строке его назвали ублюдком
Молчанье – золото, серебро – слово.
Автор ответил. Ему дали по рёбрам.
Автор считался приличным поэтом –
И получил по почкам поэтому.
Любитель Бодлера, переводчик Паунда –
не продержался до конца первого раунда.
Для чужих мозгов не жалея пудры,
набирал стихи о любви на компьютере,
сжимал мышку на зависть Микки-Маусу –
но в конкретной драке трех минут не продержался.
Шикарной бутсой заехали автору.
Вечеринка поэзии, к сожалению, перенесена на завтра.
Упал на землю, как под серпом твоим колосья.
Праздник состоялся. Вечеринка переносится.
“Тук-тук! Рубите сук!, или, Тотальная распря: трагедия и фарс” Александра Бренера и Барбары Шурц – на ветке платана. Платан, если его не беспокоить, может прожить несколько тысяч лет.
СМИ говорят: вот вам объективная информация. Но на самом деле – это многоуровневая манипуляция. На первом уровне: развлекать и отвлекать от важных тем. (Чтобы ты, дурачок, был покладист и нем.) На втором уровне: замалчивать и искажать. (Чтобы ты, дурачок, продолжал, как ни в чём не бывало, ржать.) На третьем уровне: погоня за сенсациями. (Чтобы ты, дурачок, прикалывался над их ничтожными провокациями.)
Лента стихотворения Елены Генерозовой обвивает лист древнейшего спутника человечества – банана.
Черная курица зернышко уронила,
Крыльями затмевая луну и звезды.
Спите спокойно, буйные и дебилы,
Переселенцы области коматозной,
Здешним вливаньем теплым, крылом Морфея,
Вовремя утешают ветра и штормы,
Сильно штормит ли? — Рифму ищу на шею,
Но на уколах лучше, почти до нормы.
В комнате дня воздух не глубже метра,
Но не густой — вИдны с твоей постели
В зеркале вод — свежем, кривом от ветра —
Звезд и актиний чуткие иммортели,
Заросли трав донных, плоды Деметры,
Стаи червей и рыбин в соленой юшке…
Выбежать к берегу, клюнуть свою таблетку,
Что выдают на ужин в доброй психушке,
Зря поискать его на сыром просторе —
День ото дня красочней и чудесней
Там, в голове бедной, большой, как море,
Где проросло семя твоей болезни,
Грань между сном и вечером, днем и бредом,
Перьями заметая, последний приступ
Дурочки-жизни выбить. Прослыть поэтом.
Бросить все и вернуться на эту пристань,
Где в горизонт медленно, внутривенно,
Катится день, закрывая замки и вежды —
Прямо туда, где ветер сбивает пену,
Переживая агонию побережья.
“Кордон” Сергея Жадана, Андрея Полякова и Игоря Сида – на тамариске, или божьем дереве, или астраханской сирени. Тамариск требует так много солнца, как это только возможно, а в остальном неприхотлив. Выживает и на солончаках, и на песках. Что жара ему, что холод…
Раніше в готелі здавались погодинні
кімнати, на рецепції висить табличка: „Погодинні
кімнати більше не здаються”, але все одно відчувається –
бордель борделем.
Бесконечное стихотворение Янки Дягилевой кружится вокруг яркой камелии. Новосибирский дом Янки по щучьему велению и по всеобщему хотению скоро будет превращен в музей.
Порешите нас твёрдой рукой
Отвезите нас к грязной стене
Утащите в подвал под Кремлём
Преподайте отцовский наказ
Прочитайте нам свой приговор
Устраните нас прочь до утра
Приложите к отчёту печать
Научите желудком дышать
Разложите целебный костёр
Побросайте туда наши сны
Октябрят озорной хоровод
Разрисует пустые поля
Раздерите нам рот до ушей
Замотав красной тряпкой глаза
Отрубив, что прижато к груди
Не забыв уничтожить следы
Расселите нас в жёлтых домах
Дайте ордер — крутые статьи
Чтоб сходить не смогли в Мавзолей
И на выборах голос подать
Чтоб ускорить истории шаг
Чтобы взять к коммунизму разбег
Порешите нас твёрдой рукой
Красная звезда австралийской Hakea bucculenta рядом с билингвальной книгой Василя Стуса “Палимпсесты”.
Гойдається вечора зламана віть,
Мов костур сліпого, що тичеться в простір
останньої невіді. Жалощів брості
коцюбляться в стінні. А дерево спить.
“Одностишия” Ольги Арефьевой трепещут внутри лавровой пирамидки.
Как долго не кончается жираф!
Стихотворение Леси Украинки “На столітній ювілей української літератури” опутывает ивовые косы. Впервые иву описал Плиний Старший, который, как известно, обожал рассохшиеся скамейки.
Так… в кожній країні є спогади раю!
Нема тільки в тебе їх, рідний мій краю!
Стихотворение Беллы Ахмадулиной “Заклинание” спряталось от дневной жары около жёлтых соцветий Вашингтонии мощной. Веерные листья этого растения – и множество других чудесных форм, созданных природой – вдохновляли каталонского архитектора Антонио Гауди.
Не плачьте обо мне – я проживу
сестры помилосердней милосердной,
в военной бесшабашности предсмертной,
да под звездой Марининой пресветлой
уж как-нибудь, а все ж я проживу.
“Избранная лирика” Кирилла Ковальджи в солнечной ловушке Акации ножевидной.
Когда душе
уже
за сорок с лишним лет,
не так легко
её
пронзает новый свет.
Зато, когда вокруг
смеркается,
смотри:
она напоена
свеченьем
изнутри.
Книга «На той территории» Марии Ватутиной – на ветке розового хеномелеса, или айвы японской. Айва – золотое яблоко раздора, подаренное Парисом “прекраснейшей” Афродите.
Человек – хранилище для даров. Промолви ему “откройся”,
Позвони в звоночек и ничего не бойся.
“Поэзия” Леонида Филатова укрепилась на воздушных корнях представителя фикусов-душителей, Ficus rubiginosa. Гемиэпифит и литофит – поддерживающий, но в итоге убивающий хозяина – душитель может жить и совершенно самостоятельно.
Пред родиной, конечно, неудобно…
Долги, конечно, надо отдавать…
Но почему она — в уплату долга —
С вас требует кого-то убивать?
И коль у вас пред ней долги такие,
Что даже жизнь — в уплату их — пустяк,
То хочется спросить вас, дорогие,
Зачем же вы одалживались так?
Коль родина удар наносит сзади,
Да так, что аж в глазах потом круги,
То лучше, дорогие, не влезайте
Вы к этой страшной родине в долги!
“Новые письма счастья” Дмитрия Быкова – на вечнозелёной субтропической европейской оливе, недалеко от которой каталонцы танцуют сардану.
Вхожу в кафе. Прошу себе меню. Официант, загадочен и мрачен, мне говорит, что выбор мой назначен и пусть я в этом сам себя виню. Так лучше с точки зрения морали, так думают эксперты и печать, но все, что мы когда-то выбирали, теперь нам будут сверху назначать.
Стихотворение Нади Делаланд – на ветке приморской сосны, Pinus pinaster, подаренной парку Montserrat Pla, вдовой местного архитектора и литератора, создателя множества барселонских садов – Nicolau Maria Rubió i Tudurí.
я стою одинокая на Земле
одинокая дикая в свете рыжем
заходящего щастья во мне пищит
как в микроволновке как в телефоне
абонент которого занят тем
что меня не любит и ненавидит
ну прости что ничья что на этом фоне
что никто что тень нашла на плетень
никого ведь это не удивило
никого ведь не было никогда
я всегда стояла здесь дожидаясь
шли дожди и солнце светило внутрь
Стихотворение Алексея Цветкова “Песня шамана” запуталось в ветвях мушмулы японской, или нисперо, как называют это дерево в Испании. Созревшие плоды – оранжевые. Нисперо едят сырыми или используют для изготовления умопомрачительного варенья.
ваша пора приходит ваша расплата
сын ли судья отцу или брат на брата
в стекла шрапнелью вдребезги кабинет
черным огнем гортань опаляет чаша
эта планета и эта страна не ваша
в полдень вердикта не отопретесь нет
в точности вам воздастся по вашей вере
вспомним шакалью псарню на селигере
пули в беслане в зале норд-оста газ
на триумфальной в суде ли на каланчевке
грянет раздача мыла вам и бечевки
большей добычи не унести от нас
если и правда что нет за порталом ада
вам ни смолы ни серы от нас не надо
казни верней не сыскать чем слюна и смех
есть у прозревших на свете свои святыни
за человечий фарш колымы катыни
станете в срок мертвы и мертвее всех
здесь над костром возжигая гнилье и травы
скорую гибель зову на тех кто неправы
дымные клочья в небо и бубен бей
хоть ацетоном в пакете в тюбике клеем
если и сами к утру не все уцелеем
гибель богиня счастья молитесь ей
На апельсиновом дереве среди цветов и плодов – первое полное русскоязычное собрание стихотворений греческого поэта Константиноса Кавафиса.
У здания библиотеки, от входа главного направо,
мы погребли того, кто звался мудрый Лисий,
грамматик. Подобающее место, его сама определила слава.
Все то, что рядом, помнит он, войдя в Элизий,
быть может: тексты, комментарии, громады
трудов, где сотни толкований книг Эллады.
И перед тем, как нам войти в библиотеку,
его могилу всякий раз почтить мы рады.
Первый том “Сочинений” Марины Цветаевой обнимает секвойю вечнозелёную. Это дерево-рекордсмен, единственный известный на настоящий момент гексаплоид среди голосеменных. Может жить тысячи лет и весить тысячи тонн. Секвойи – одни из самых высоких растений планеты.
Чем заплачу за щедроты:
Тёмен, негромок, непризнан…
Из-под ресничного взлёту
Что-то ответило: — Жизнью!
Книга Павла Нерлера “Осип Мандельштам и его солагерники” – на ветке инжира, или фигового дерева, или смоковницы – по всей видимости, самого древнего культурного растения, распространившегося по миру из Аравии. Возможно, это и есть ветхозаветное “дерево добра и зла”.
Природа своего не узнает лица,
И тени страшные Украйны и Кубани —
На войлочной земле голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца…
На ветке Wigandia, растущей в старинном ботаническом саду Университета Барселоны, мы видим стихотворение Евгении Риц о бисерных ангелах. Американское растение было названо в честь лютеранского богослова, однако поведение вигандии ничем не напоминает о протестантизме. Умеренности никакой: растение раздалось и вширь, и ввысь. Оно занимает так много пространства, что в фиолетовых колокольчиках могут поселиться все ангелы, не уместившиеся на кончике иглы.
Вот бисерные ангелы в Раю
По небу рассыпают плоть свою
И, заново собрав её на нитку,
Становятся собой и не собой;
И это всё помещено в открытку
С надписанной обратной стороной.
Эпилог
Стихотворенье надел я на ветку.
Бьется оно, не дается ветру.
Просишь: «Сними его, не шути».
Люди идут. Глядят с удивленьем.
Дерево машет стихотвореньем.
Спорить не надо. Надо идти.
«Ты ведь не помнишь его». – «Это правда,
но я напишу тебе новое завтра.
Стоит бояться таких пустяков!
Стихотворенье для ветки не тяжесть.
Я напишу тебе, сколько ты скажешь.
Сколько деревьев – столько стихов!»
Как же с тобою дальше мы будем?
Может быть, это мы скоро забудем?
Нет, если плохо нам станет в пути,
вспомним, что где-то, полно озареньем,
дерево машет стихотвореньем,
и улыбнемся: «Надо идти».
Евгений Евтушенко