А.Энгельмейер о Бергене

Из книги По русскому и скандинавскому Северу: Путевые впечатления: В 4-х ч. –
М.: Тип. Г.Лисснера и А.Гешеля, 1902. – XIV, 210с.

Берген расположен у двух небольших фиордов Rufjord и Pundefjord. Он красиво восходит от берега на соседние горы и представляет чрезвычайно живописную панораму с моря.
На пристани многочисленная публика ожидала наш пароход. Тут были экипажи, носильщики и представители разных гостиниц.
Я выбрал посыльного от небольшой гостиницы «Северная звезда» на Raadstueplads, куда и дошел с его помощью пешком.
Город Берген один из самых древних городов Норвегии. Он основан королем Олафом Кире в 1075 году. Здесь тоже совершилось немало важных исторических событий. Немало и ужасов произошло тут. Например, здесь в 1135 году Харальд Гилле заточил и ослепил Магнуса Сигурдсона. Затем вскоре после того, Сигурд Слембе убил первого. В 1154 году был убит Сигурд Мунд братом своим Инге. Как видите, все типичные факты человеческой истории, которым когда-нибудь люди ужаснутся и изрекут свое проклятие.
Процветание Берген обязан, главным образом, Ганзейской конторе, которая здесь находилась и пользовалась всяческими привилегиями со стороны правителей.
Разумеется, и Берген как настоящий норвежский город торговал и теперь торгует преимущественно рыбою.
В настоящее время Берген довольно большой город с 53 000 жителями приблизительно. Это, пожалуй, самый красивый из норвежских городов, хотя Христиания и величественнее и параднее его. Улицы и здания в нем положительно прекрасны, некоторые даже роскошны в полном смысле этого слова. Берген уже по преимуществу город из камня. Климат здесь чудесный. Несмотря на то, что Берген находится на одной почти параллели с Петербургом, в нем морозы не бывают ниже 10 градусов С. здесь растут дикие каштаны, буки и т. п. Приветливость и веселость бергенцев славится в Норвегии.
Берген считается в стране важным пунктом кораблестроения и морского дела вообще. Кроме того, город этот чрезвычайно важный и оживленный пункт туристского движения. Большинство иностранцев, особенно англичан, приезжают в Норвегию через Берген.
Среди многих здешних великолепных, роскошных магазинов особенно бросаются в глаза разные туристские базары и бюро, в которых продаются всевозможные круговые билеты по Европе. Тут, например, находятся конторы: Бейера, Беннета и знаменитого Кука.
Разумеется, та струя туристов, которая здесь протекает летом, немало приносит дохода городу.
Впрочем, движение и жизнь в городе даже и помимо туристов велика. Если посмотреть на оживление в главных пунктах Бергена, то, право, иностранцу не сразу придет в голову, что он находится в северной стране, да еще с народом германского происхождения.
Особенно оживлены улицы Strandgade, Torvet и Torve-Almening, где сгруппированы и лучшие постройки, и магазины, конторы и банки, биржа и почта и пр.
На площади Torve-Almening стоит статуя некоего Cristie, председателя первого норвежского стортинга в 1814 году. На площади биржи находится статуя основателя датско-норвежской комедии Людвига Хольберга, который здесь, в Бергене, родился.
Выдающегося и достойного внимания в Бергене вообще немало. Есть что посмотреть внимательному и неторопливому туристу. Например, Tydskebryggen. Или немецкая пристань. Некогда центр Ганзы, крепость, или Бергенхус, полуостров Nordnaes с Форт-Фредериксберг, обсерватория и лазарет, здание художественного общества. Здесь есть музей, церковь св. Иоанна, церковь Спасителя и, наконец, плохенький деревянный театр, совсем не гармонирующий с остальным великолепием.
Самая главная улица в Бергене Srandgaden. Самая красивая, пожалуй, Новосадовая улица. Это уже почти загородная часть города, где блистают своею роскошью виллы местных богачей, разумеется, всех здешних коммерсантов. Здесь, в этой части города, живет довольство и достаток. Здесь я даже слышал фортепиано. Это, кажется, случилось лишь во второй раз в Норвегии за всю мою поездку. Первый раз я услышал что-то из Шумана на фортепиано в Тромзё. Теперь играли что-то из скандинавских композиторов. Выделяется здесь Store Gade. На ней та же роскошь.
Эта улица примыкает к Nygaardspark, где в то время находилась художественно-промышленная выставка. Туда я и отправился в первый же вечер по электрической конке. Здесь меня удивило то, что кондукторами при вагонах были мальчики с кружкою в руках, в которую они предлагали публике уплачивать за проезд. Кроме того, в каждом вагончике находилось по стеклянной кружке, привешенной на стене, куда публика тоже могла платить по желанию за проезд. На трамваях этих никаких билетов не существовало. Тут каждому оказывали доверие. И такое отношение к людям, конечно, воспитывает публику лучше всяких строгостей и грубостей.
Был девятый час вечера, когда я прибыл на выставку. Павильоны уже закрывались, и начиналось вечернее гулянье с электрическим освещением и музыкою. Оркестр был духовой из Германии! Чрезвычайно верно и красиво звучала вся эта медь, в особенности басы ее.
Один из здешних выставочных и весьма представительных сторожей или, скорее, смотрителей в униформе, объяснил мне, что национальные концерты, дававшиеся на выставке, уже кончены. Это именно те концерты, которыми руководил Григ. Сторож же сообщил мне, что самого Грига можно иногда здесь увидеть гуляющим по вечерам, что он сам живет в своей вилле «Трольдхауген», близ станции железной дороги «Нор». Доехать туда можно было весьма легко.
Последнее меня особенно интересовало, так как уезжая, я дал обещание своим домашним навестить и Грига, и Ибсена, которые у нас там, в деревне, состоят в особенном почете. Ибсен, как всем было известно, жил тогда в Христиании.
Я посидел и поглядел на бодрую, жизнерадостную публику, на красивых, молодых женщин, немало и неробко стрелявших кругом своими блестящими глазами. Потом я закусил в народном кафе, где было очень дешево, но прилично. Наконец, направился часов в 12 домой, чтобы спать.
Спать, спать хотелось. Давно не приходилось выспаться, как следует, как мы, деревенские жители, привыкли высыпаться у себя дома зимою. Поэтому я с наслаждением завалился в мягкую и чистую постель в своей маленькой комнате и заснул сном праведника около раскрытого балкона.
Добавлю здесь, что за все время со своего отъезда из дому, я только в Бергене нашел одно письмо на свое имя, хотя, как потом оказалось, мне и писали много раз из России. Очевидно, все письма шли через Архангельск и Мурман, т. е. мне вдогон.
Все это произошло от того, что писавшие не выставляли на адресах названия тех городов, через которые следовало направлять письма, а наши почтовые порядки, очевидно, сами этому не могли помочь. И я, за все свое путешествие по северу, т. е. в течение почти двух месяцев, оставался почти без вестей из дома.

13-го (25-го) июля

С утра я выкупался в гавани. Вода, конечно, не особенно чиста. В ней 10 градусов Реомюра, а на воздухе – 11. тут же выпил я свой утренний кофе в какой-то кофейной будочке. Затем поспешил на выставку.
Не стану ее подробно описывать. Скажу лишь вкратце кое о чем. Несмотря на ее относительную скромность, она все-таки представляла немало интересного, тем более, что в ней участвовали и другие страны, как то: Россия, Дания, Германия, Бельгия, Франция, Соединенные Штаты и др.
Кроме платы за вход на выставке приходилось платить и еще кое за что; даже известные места уединения было назначено по 10 ер.
В промышленном отделе, который был здесь по преимуществу богат, виднелись лыжи, оружие и рыболовные снасти. Интересны здесь были некоторые собранные остатки нансеновской экспедиции, как то: консервы, бутылки с пивом и с портером, лодка, или каяк, лыжи, спальные меховые мешки Нансена и капитана Свердрупа, палатка, манекен на лыжах самого Нансена и, наконец, чучела двух последних собак с парохода «Фрам».
Глядя на эти два чучела, я подумал: неужели этих верных, преданных спутников и слуг своих люди убили только для того, чтобы сделать из них чучела? Мне припомнились слова самого Нансена, в которых он с ужасом вспоминает об убиении верных своих товарищей-собак во время путешествия. И я содрогнулся.
В том же промысловом отделе были выставлены богатые коллекции морских, рыбных и звериных промыслов, морского дела и судоходства вообще.
Особенно полон и обширен был отдел С. Штатов в этом отношении. Мое внимание привлекла в особенности коллекция китового промысла. Тут были не только интересные рисунки, но даже рельефные, модельные изображения боя китов, например, кашалотов. Эти модели были сделаны из дерева, очень просто и без всяких претензий, но, тем не менее, очень толково и как нельзя более вразумительно.
И тут, глядя на все на это, особенно на многочисленные и разнообразные орудия китового промысла, на картины опасностей и страданий самих бедных колоссов, чем неизбежно все это дело сопровождается, я только более убеждался, что китовый бой требует крепких и закаленных людей с железными нервами. Повторяю, это какой-то героический, богатырский промысел. Все эти пики и гарпуны напоминали мне инквизиторские или современные вивисекционные приборы (этот позор человечества наших дней).
Тут были всевозможные снаряды для убиения китов, начиная с жалких колючек с костяными наконечниками и кончая гарпуном с разрывною гранатою, о котором я уже говорил при описании Вардё. Между гарпунами были даже и такие, в которые помещали синильную кислоту с целью умерщвления колоссальных животных! Были и другие ухищрения человеческого варварства, среди которых гарпун Свенда Фойна кажется даже чем-то гуманным, как гильотина среди орудий инквизиции.
Охота за кашалотами, по-видимому, весьма опасна. Этот свирепый зверь бросается нередко даже на лодку и на людей. Он нападает смело своими страшными зубами.
Чрезвычайно интересны и даже художественны акварельные рисунки тюленьих островов и промысла на них. Масса смирных, доверчивых и беспомощных существ, которые сами толпами жмутся к человеку, вероятно, из любопытства; избиение их тысячами посредством простой дубины – все это просто угнетает даже на картинке зрителя. И этот промысел, как вообще всякая эксплуатация животных, обращен человеком в страшное варварство.
Все вышеописанное находилось в отделе Соединенных Штатов.
Принадлежности китового промысла были из Provincetawn’а, штата Массачусетс.
В промысловом отделе интересны еще и коллекции русская, датская (с Исландии), бельгийская, французская и финляндская.
Из предметов мореходного дела интересны, например, спасательные ракеты, стрелы или, точнее, гарпуны. Последние бросаются на берег из таких же пушечек, какими их бросают в китов. К этим снарядам прикрепляют бечевку, которую, таким образом, переносят с берега на погибающий корабль или же обратно. К тонкой бечевке прикрепляют настоящий, толстый канат, который и передают посредством притягивания тонкой, переброшенной с гарпуном бечевой погибающим, так что они оказываются соединенными с берегом.
Русский отдел бергенской выставки был, главным образом, из Архангельска. Он весь состоял из рыболовных и рыбопромышленных принадлежностей. Здесь я познакомился с его представителем, нашим известным знатоком рыбного дела, Оскаром Андреевичем Гримом и с его помощником Карлом Карловичем Гильзеном.
О. А. Грим сообщим мне, что у нашего Охотского моря есть китоловный завод некоего барона Г. Г. Кейзерлинга, дела которого идут отлично. Это, кажется, единственный в мире русский китоловный завод. Да и то барон Кейзерлинг оказывается балтийским немцем.
О. А. Грим обещал мне выслать домой, в деревню, свои статьи по китоловству. Он меня познакомил с представителями Соединенных Штатов с г-ном Джозефом Коллинзом и его помощником В. Абботом. Первый мне тоже обещал выслать свои записки по китоловному промыслу в деревню (должен сказать, что американцы мне выслали обещанное в ту же осень. От русских я теперь еще дожидаюсь того же).
На выставке я познакомился еще с директором школы рыболовства в Бодё, неким Ф. Бэккером. Этот господин меня немало поводил по выставке.
Он показал мне, между прочим, замораживающий аппарат. Это была целая постройка на выставке. Там охлаждались и замораживались продукты рыбьего промысла аммонием. Сводил он меня еще на биологическую станцию, которая здесь существовала еще до выставки. За вход в нее назначалась особая плата. Посмотреть в ней было что. Там находились многочисленные акварии с морскими животными. Тут были и треска, и камбалы, а акулы, и слизняки. Некоторые виды последних были чрезвычайно цветисты и красивы. Хищных рыб здесь кормят живыми селедками.
На выставке главный интерес представляли морские промыслы. И внимание всех было до такой степени обращено на это, что о художественном отделе выставки никто и не говорил. И я о нем ничего не мог узнать в первый день.
От всех этих промыслов я немного отвел душу лишь наверху, на галереях главного павильона, в отделе фотографий. Интересны там были портреты скандинавской королевской фамилии Бернадотов, портреты красивых женщин, актрис и т. п. Там же, на галерее, оказался церковный орган, на котором по временам играл сам представитель фабрики. Он исполнил, по моей просьбе, несколько вещей И. Баха и норвежский гимн «Да, мы любим этот край». По его просьбе я попробовал сыграть наш гимн и кой-какие русские песни. Конечно, любезно похвалили.
Забыл сказать, что здесь, в павильоне, было выставлено немало красивых разноцветных мехов северных пушных зверей. Мне показали шкурку голубой лисицы (не чернобурой), которой цена была 550 крон.
Я закусил на выставке в народной кухне. Там все было дешево. Прислуживали миловидные крестьянки в национальных костюмах. Они были любезны и внимательны с публикою. Я получил милое «Tak» (благодарю) за данные мною на чай.
Здесь же, на выставке, я узнал, что в окрестностях Бергена начали разводить искусственно леса на некультурных местах, именно, на каменистых горах.
Пообедав также на выставке в главном, самом парадном ресторане, я направился домой спать.
В моем номере у пневматического звонка хотя и стояло написано, сколько раз нужно звонить кельнеру, сколько чернорабочему и сколько горничной, но я их почти не тревожил.

14-го (26-го) июля

Сегодня с утра отправлюсь разыскивать Э. Грига.
Начальник вокзала в Бергене спросил по телефону на станции Нор, дома ли г-н Григ. Ответ был, что дома, только что он не любил посещений иностранцев.
Я огорчился было, но все-таки решил поехать, попытать счастья.
Маленький поездишко в 5 вагончиков, с крохотным четырехколесным локомотивчиком, полетел по узкоколейной дороге, как мышонок. Я с любопытством рассматривал внутренние пейзажи и жизнь страны, куда теперь пришлось в первый раз направиться. Горы, озера, леса, сады, фермы, дачи и крохотные клочки обработанной земли, которые ютились везде, где только грунт позволял, – все составляло приятный контраст и отдых для глаз после длинного морского пути. Тут ничто не напоминало о близости прибрежной жизни.
В долинах шел покос. На пышных зеленых лужайках работали косилки, конные грабли и сгребальщики. В этой чистой и веселой работе принимали участие и дети.
Через две-три остановки, следовавшие быстро одна за другою, наш поездишко вдруг остановился у станции Нор. Я обратился к начальнику станции за разъяснениями. А он, смотрю, выгружает собственноручно груз из багажного вагона с помощью единственного поездного кондуктора. Поезд скоро побежал далее. Начальник станции мне сообщил, отрясая муку со своего платья, что Григ только что был здесь, на станции, куда он обыкновенно по утрам приходит сам за почтою, так как ведет немалую корреспонденцию. На его имя будто бы получаются письма даже из России. Здесь дали мне в проводники каких-то двух мальчиков, и я пошел за ними к вилле «Тролльдхауген». Мы прошли горною дорогою версты полторы, миновали несколько маленьких, нарядных вилл, и, наконец, я увидел при дороге доску с надписью по-норвежски: «Эдвард Григ просит, чтобы его не тревожили до 4 часов пополудни». Звучало оно довольно черство и неприветливо. Такой смысл надписи обнадеживал меня весьма мало, тем более, что я направился к великому человеку безо всякой рекомендации, просто в качестве туриста. Однако, я двинулся дальше. Проводников своих я отпустил, так как и само интересовавшее меня жилище было шагах в ста отсюда. Оно виднелось на окружавшей его площадке, вокруг которой росли тенистые деревья того леса или парка, который здесь покрывал более или менее всю окрестность. Пройдя маленькие ворота, я остановился на лестнице заднего крыльца. В растворенную дверь виднелись чистая кухня с блестевшею посудою, развешенною по стенам. На пороге меня встретила служанка средних лет, заявившая, что хозяина нет дома. Иначе, как по-норвежски, она не говорила, и я мог лишь убедить позвать мне кого-нибудь другого. Появилась дама, которую я принял за жену сочинителя. Она говорила хорошо по-английски, но смысл ее речей звучал для меня еще печальнее, нежели слова предыдущей. Оказывалось, что Григ был дома, но что теперь он работает, и поэтому к нему никого не допускают.
Все, чего я мог добиться, это было позволение еще раз прийти часов в 5 вечера. «Быть может… примет… но я вам ничего не обещаю», – закончила дама.
Я чувствовал, что у меня от досады готовы заскрипеть зубы. Но вместо этого я силился изобразить на лице своем приятную улыбку. Во-первых, предо мною была дама. Во-вторых, я сознавал свое ничтожество перед великим человеком.
Пришлось идти и бродить по окрестности до означенного часа. Я убедился, между прочим, что местность была очаровательна. В особенности выгодно стояла вилла Трольдхауген. С ее возвышенности раскрывались чудные виды на ближайшее красивое озеро и на живописные окрестные горы.
Бродя таким образом, я дошел до следующей железнодорожной станции Нестун, при местечке того же имени. Расстояние ее было 10 километров от Бергена, как стояло на дощечке. Тут шумел горный поток, на котором находилась лесопильня. Кой-где виднелись дачные постройки для летней резиденции бергенцев. Была здесь даже одна небольшая гостиница – отел Нестун, в которой я и пообедал. Трапеза моя оказалась не из вкусных. Особенно странным мне показалась жареная в масле икра трески, которую мне подали по недоразумению. Вкусное пиво немного скрасило все это. Поглядел я несколько юмористических норвежских журнальчиков. Потом опять пошел бродить по окрестности. Заходил даже от скуки на маленькое местной кладбище, окружавшее крошечную церковь. От нечего делать списал даже надпись с одного из скромных тамошних памятников:
Petrine Antonette
Myhra
Fodt 7-de Mars 1787.
Dod 9-de Oct. 1880.
93,5 Aar gammel.
Кладбище было пустынно и заросшее травою. Могил было на нем очень мало.
Стрелка часов уже была около 4-х, и я направился в сторону интриговавшей меня виллы. Вблизи нее я выбрал возвышенность с широким кругозором, где стал дожидаться назначенного часа.
Мимоходом я глянул машинально в какой-то придорожный сарайчик и увидел там сконфузившихся меня мальчика и девочку лет 8-10. «Нет больше детей», – подумал я и пошел дальше.
С возвышенности я, положительно, не мог достаточно налюбоваться окрестностью с прелестным живописным озером и с островками на нем или, точнее, с камнями, торчавшими из воды. Кой-где тихую воду бороздили лодки.
Хорошенькая вилла Трольдхауген пробуждалась от своего послеполуденного спокойствия. Зеленая штора верхнего большого окна, бывшая еще за несколько минут перед тем опущенною, теперь была отдернута.
Я, наконец, пошел прямо и смело туда. Опять то же заднее крыльцо. Опять та же служанка. Но на этот раз лицо ее было приветливее. Она побежала в дом – доложить. И скоро я услышал мелкие, легкие шаги по гравию. Ко мне подходил со стороны площадки маленький, белокурый человечек, лет пятидесяти, в котором я узнал тотчас же Эдварда Грига, благодаря его портретам.
Он со мной любезно поздоровался и повел меня на площадку к столику, который стоял вдали террасы. На столе лежал «Брандес о Гейне», которого, очевидно, присутствующие только что читали. У стола на одном стуле сидел задумчивый, почти суровый старик, тесть композитора, как он мне его представил. Это был известный норвежский писатель Ли.
Мы заговорили оживленно на разные темы. Меня расспрашивали о моем путешествии, о России, о нашем искусстве и т. д. Но я, кажется, задавал им больше вопросов со своей стороны, памятуя, что у великих людей засиживаться нельзя.
Мне предложили вести беседу на немецком, а не на английском языке. Мои хозяева знали лучше первый. Мне выразили несколько раз удивление по поводу моего знакомства с несколькими языками. Я уверил своих собеседников, что в России знание иностранных языков весьма распространено. Они подметили лишь какой-то особый акцент в моем немецком, который они будто бы замечали раньше у русских.
Э. Григ меня утешал, что давления, тягота и всякие притеснения есть лучшая почва для процветания искусства, что будто бы Ибсен как-то раз сказал: «Я не хочу никакой свободы. Это смерть для искусства».
Я выразил еще, что нашему репрессивному образу действий с подчиненными нам народами сочувствует лишь небольшая часть русского общества, возбуждаемая несколькими недобросовестными и ретроградными органами печати.
Выяснивши отчасти взаимно наши общественные взгляды, мы пустились в частные разговоры.
Я спросил, почему Григ не едет в Россию. Оказалось, что его звали туда Чайковский и Кюи. Он отвечал мне, что боится нашего климата, так как имеет весьма плохое здоровье. Я описал ему наш сухой, морозный климат зимою, наши огромные, удобные железнодорожные вагоны. И миниатюрный-большой человек стал выражать желание побывать в России. Мне не хотелось его огорчать своим наблюдением того странного факта, что его чудные произведения у нас в отечестве все еще довольно мало ценятся. Глядя на этого ежившегося маленького, бледного человечка, мне представлялось странным, что это был автор такой поэтической, мощной и часто даже почти титанически-величественной музыки.
Думаю, он должен страдать нравственно своею физическою ничтожностью среди племен сильных, красивых и рослых людей, каковы норвежцы.
Григи летом живут в Трольдхаугене. Зимы они проводят за границей, например, в Германии, Голландии и т. д.
Он выразил сожаление, что не имеет детей, но согласился со мною, что все же оставляет людям потомков в своих произведениях.
К русскому искусству и особенно к музыке он относился с уважением. Из наших композиторов он ставил Чайковского выше Рубинштейна. Хвалил виолончелиста Давыдова. Из иностранных Берлиозом он не так восхищался, как я. Своего Свендсена, конечно, хвалил. Он добавил, что на бергенских концертах фигурировало до 20 норвежских сочинителей. Я выразил удивление, что маленький норвежский (двухмиллионный) народ дал миру столько крупных людей, каковы Нансен, Ибсен, Григ и т. п.
Мы говорили о грустном и низком положении нашего крестьянства.
Из его сочинений я позволил себе хвалить в особенности «Пер-Гюнта», сюиту Гольберга и виолончельную сонату. Он сообщил, что на выставке в Бергене исполняли его последнее новое большое сочинение для оркестра и хора «Олаф Тригвассон».
Мы посмеялись о поголовной грамотности в Норвегии и об отмене в ней обязательности латинского и греческого языка для вступления в университет.
Я спросил, почему Григ не заинтересуется как темою для музыкального произведения Оссианом. Он возразил, что ведь Оссиан – это только тень. Но ведь прекрасная тень, добавил я. И он согласился. Мы вспомнили, что швед Gade оставил после себя оркестровую пьесу «Ossians Klange».
Я чувствовал, что мои хозяева относились ко мне с симпатиею. Только сам Григ делал всякий раз маленькие и хитрые глаза, когда я позволял себе ему посмотреть в лицо.
В заключение моего затянувшегося посещения, я получил от Грига подпись на двух его имевшихся у меня с собою портретах.
Когда я стал прощаться, меня вежливо удерживали и пригласили наконец через террасу в дом. Там, в хорошеньком салоне, украшенном несколькими картинами, портретами и фортепиано, сидели его жена, красивая еще, но рано поседевшая женщина, и ее мать, уже совершенная старушка.
Тут я вспомнил, что за все время моего посещения ни разу не показалась дама, не допускавшая меня утром до композитора. Она, как оказалось из разговора, была сестрою его жены.
На прощанье подали портвейну, и мы все выпили по стаканчику – за следующее наше свидание и за мой счастливый путь. Затем хозяин проводил меня до ворот.
Скоро пришел я на станцию Нор. Хотелось пить. Начальник станции подал мне шипучей воды, которую я и выпил, уплатив ему.
Наконец, подлетел к платформе маленький, юркий поездок, и я опять скоро очутился на выставке, где и провел остаток вечера. На этот раз я опять задержался со своими тамошними знакомцами в главном, т. е. в промысловом отделе и, когда хватился художественного отдела, то было уже поздно. Начиналось вечернее гулянье. Потом я отправился пешком домой по освещенным и оживленным улицам Бергена.
Я намеревался завтра досмотреть выставку уже окончательно.

15-го (27-го) июля

Сегодня с утра я решил хорошенько осмотреть город. Пришлось немало подходить. Пришлось зайти и в Приват-Банк, чтобы получить немного денег на дорогу по аккредитиву Юнкера и К в Москве. Кое-что нужно было и купить. Уставши и проголодавшись, я пообедал в народной столовой из любопытства. Там подали миску рыбьего супа, разварной палтусины и вареного картофеля. Все это было необыкновенно дешево и обильно, хотя, конечно, не слишком вкусно (чуть ли, помнится, не 8 ере).
Отдохнувши немного в гостинице, я пошел еще несколько полюбоваться на привлекательный Берген и его симпатичных жителей, так как вечером отходил хороший пароход, и я хотел им воспользоваться. На выставку уже не хотелось идти еще раз.
В этот день я восходил даже на самые возвышенные части города, куда вели длинные лестницы зигзагами.
Из двух пароходов небольшого “Motala-Arondal”, отходящего в 6 часов вечера и большого почтового Рюфюльке, отходящего в 7 часов вечера, я выбрал последний. С ним собиралось ехать большинство пассажиров города, как я узнал. И действительно, пароход этот оказался превосходным.
Мы вышли из Бергена, освещенного вечерним солнцем, в 7,5 часов вечера. Как-то жаль мне было покидать этот привлекательный город так рано!
Капитан и его помощник на нашем пароходе были рослые, красивые, любезные люди. Особенно виден и симпатичен был помощник.
Берега становятся к югу иногда живописнее, иногда опять хуже. Во всяком случае, на мой взгляд, они вообще здесь не могут равняться красотою с берегами, которые идут от Хаммерфеста до Тромзё.
Ночи становятся темнее и теплее.

Разумеется, рекомендую всю книгу🙂